Катя приближается к Богачеву и руками манит его: встань и потанцуй со мной. Тот кладет ей руки на пояс, и они движутся взад-вперед по красной дорожке секретарского кабинета. Ламбада заканчивается, следующая песня на кассете - "Есаул" Газманова. Богачев уменьшает звук почти до нуля, садится за свой стол.

-Все, теперь – рекомендации, а то в райкоме приколупаются – и ни в какую Германию не попадете. Обидно будет, да?

*

Вокруг большого стола сидят все пятьдесят человек белорусской группы, в том числе я, Катя и Ирка. Парня со "сварки" не взяли – оказалось, что у него в Германии работает папа, и он там был уже несколько раз. Второй секретарь комитета комсомола БССР обводит нас взглядом, начинает говорить:

-В общем, я без предисловий. Главное - шарить в немецком. Кто не шарит –купите какой-нибудь разговорник, а то самим будет хуже потом. Помню, ездил когда-то давно, еще в институте, в Англию. А я в школе испанский учил и в английском не шарил вообще. И со мной парень один поселился – сказал, что знает английский нормально. Оказалось – не знал ни фига. "Рашен, рашен" – и все. Приходит хозяйка, говорит, что обедать пора – а мы вообще не врубаемся, что она хочет. Это первый момент. Второй – насчет подарков. Сами ничего не просите. Все вам подарят – джинсы, кроссовки там, прочую дребедень. Но просить ничего не надо. Семьи должны быть нормальные, за этим там строгий контроль. Правда, проколы случаются. У нас ездила группа в прошлом году – там был такой Саша, тихий парень, спокойный. И попал он к какой-то немке религиозной. Она его в церковь водила все время, а когда уезжать – всем другим джинсы подарили, плеер кому-то, магнитофон, а она ему – пачку печенья. Ну, все конечно, с пониманием отнеслись, поделились, кто чем мог. И третий момент. Вас там будут расспрашивать, ясное дело, про то, что у нас происходит, как люди живут, и тэ дэ, и тэ пэ. Так вот, чтоб глупости не говорили, вроде того, что ездите в Минск за колбасой и так далее. Все понятно? Сопровождать вас будет Петренко Игорь Сергеевич, прошу любить и жаловать.

Бородатый дядька встает, кивает.

-Только будет он без бороды – как на фото в загранпаспорте. Ну, удачно вам съездить.

*

Самолет снижается. Видны домики, крытые черепицей, едущие по автобану машины. Все – маленькое, как игрушечное. Оля, не отрываясь, смотрит в окно. Я, чтобы больше увидеть, прижимаюсь к ней слишком близко. Она не обращает внимания. Оля учится на филфаке нашего пединститута, старше меня на год. Я приметил ее еще в Минске, когда она старалась отколоться от могилевской группы, показать, что не с ними. Я ее понимаю – слишком много колхозников и идиотов.

*

Автобус везет нас в Гамбург на мюзикл Cats. С некоторыми едут "гостевые родители", моя Дорис и Олин Хельмут. Мы с Олей сидим на одном сиденье, Хельмут и Дорис – тоже вместе, через проход. В начале салона Катя развлекает народ: -А теперь я исполню вам песню голосом нэпманской шлюхи… Она начинает пытаться петь. Хельмут, наклонившись к нам с Олей, что-то говорит. С небольшой задержкой я понимаю: -Эта девушка что, пьяна? Оля пожимает плечами и улыбается. Она говорила, что Хельмут – хороший семьянин и отец, что они втроем, с его трехлетним сыном играют во всякие игры.

*

Возвращаемся из Гамбурга. Cats не произвел на меня впечатления вообще. Дядьки и тетки в кошачьих шкурах танцевали и пели на непонятном немецком, было похоже на советские мюзиклы по телевизору. А Оле понравилось, она даже подходила в антракте к сцене, где актеры давали автографы, и главный кот расписался ей на билете. За окнами куски леса чередуются с одинокими домами. Выезжаем на равнину. На небе – почти полная луна и клочья серых облаков. Оля говорит: -Представь себе, что все это происходит много лет назад, и где-то там, за теми холмами, живут первобытные люди, которые охотятся на мамонтов… Это первая глупость, которую она говорит за все время поездки. Я не слушаю, просто смотрю в окно. По другой стороне автобана, двигаясь нам навстречу, пролетают машины с зажженными фарами. Оля трогает мою руку, медленно проводит по ней своей ладонью, потом берет средний палец и начинает сжимать. Я придвигаюсь поближе, тянусь губами к ее лицу. Она отстраняется. -Я не хочу здесь, при всех… -Ну а где? -Не знаю. Она пожимает плечами. -Придумай что-нибудь.

*

Постучавшись, Дорис заходит в комнату.

-Вова, тебя к телефону. Я подхожу к аппарату в прихожей.

-Алло?

-Алло. Это Оля. Мне надо поговорить. Срочно. Сможешь выйти сейчас?

-Да, конечно. -Это буквально на полчаса. Еще успеешь собраться. На площади возле ратуши, хорошо?

-Хорошо.

На площади – овощной рынок. Немецкие крестьяне, стоя в кузовах своих грузовиков, продают зелень, картошку и помидоры. Ночью резко похолодало, у меня мерзнут уши.

-Ты извини, - говорит Оля. – Мне просто не с кем больше поговорить, ты же знаешь… В общем, Хельмут предложил мне вчера семь тысяч марок за то, чтобы я с ним спала.

-Что, серьезно?

-Ну, а как – в шутку, что ли? Ингрид с Руди куда-то ушли, и он постучал ко мне в комнату. Просил, умолял… А потом предложил семь тысяч марок… Вот во сколько меня оценил…

-Сука он бюргерская. Хочешь, я разобью ему морду?

-Ты что? Ни в коем случае. И вообще никому – ни слова. Я тебе доверяю, поэтому и рассказала… Я не могла держать это в себе, надо было кому-то сказать.

-Не бойся, я никому не скажу.

Оля прижимается к моей куртке, я глажу ее по спине. Сегодня в четыре часа мы улетаем домой.

*

-Ребята, помогите там нашим! Игорю из иняза подарили три телевизора, надо помочь донести, - говорит Петренко.

В Германии он жил с минской группой. Антон из Витебска затягивается сигаретой, презрительно ухмыляется.

-Не, я чего-то не понял. Ему подарили три телевизора, а мы их должны таскать? Или, может, он один нам отдаст – на всех, по запчастям?

Я иду вслед за Петренко. Игорь – высокий, в очках, с длинными волосами - стоит в начале перрона. У ног – три больших сумки и огромный рюкзак. Я хватаю одну из сумок, Петренко – вторую. Игорь берет остальное. В расстегнутой сумке – действительно телевизор, правда, судя по виду, не новый.

*

В купе – Игорь, Антон, я и Оля. Игорь рассказывает:

-Мы с хозяевами ездили в Дортмунд, на запись "Петерс Поп Шоу" – его даже у нас на Новый год покажут. Билеты – по семьдесят марок.

-И кто там выступал в этом году? – перебивает Антон.

-Много кто. Для меня главное – "Депеш Мод".

-Что, серьезно?

-Да.

-И что они пели?

-Несколько песен из последнего альбома, потом прошлись по старым хитам.

-Не, ну это вообще… Я бы несколько лет жизни отдал за то, чтоб туда попасть…

-Я устала, - говорит Оля. – Может, давайте ложиться?

-Хорошо, мы выйдем, - говорит Игорь. – И минут через пять вернемся. А ты пока располагайся.

Стоим в тамбуре. Игорь с Антоном курят.

-Я, конечно, фигею, - говорит Игорь. – Вот это – настоящая жизнь, не та жопа, в которой мы существуем. У меня там голова никогда не болела, живот никогда не болел, вы прикидываете?

-Да, Германия – это круто, - говорит Антон, затягиваясь сигаретой. – А из пластинок везешь что-нибудь?

-Да, конечно купил Violator "депешей".

-Его я тоже купил. А что еще?

*

"Икарус" едет по Москве. Темно, почти ночь. Уличные фонари светят через один. В вывеске "булочная" горят только три первые буквы. Сзади Игорь болбочет: -Нет, я просто в трансе… Я теперь понимаю, когда Гребенщиков говорит в интервью, что приезжает из-за границы и неделю пьет беспробудно… Я тоже приеду домой и буду пить, потому что просто вообще… Я беру руку Оли, сжимаю, поворачиваюсь к окну и смотрю на окна домов, закрытые занавесками. Оля забирает руку.

*

Утро. Минский вокзал. Воняет гарью и мазутом. По засранному перрону лениво катит тележку одинокий носильщик в замасленной телогрейке. Я выхожу из вагона, подаю руку Оле. Она, спускается по ступенькам, крепко держится за меня. К ней подскакивает невысокий чувак с редкими усиками. Они обнимаются и целуются. Отцепившись от чувака, Оля говорит:

-Знакомьтесь. Это – Вова, а это – Вадим.

Мы жмем руки. Вадим ниже меня, одет в совковую серую куртку и коричневые брюки.

-Ну что, на автовокзал? – спрашивает Вадим.

-Нет, нам сначала в комитет комсомола – забрать паспорта, - говорит Оля.

Мы сдавали советские, когда ехали, и сейчас нам должны их вернуть. А заграничные надо сдать.

Идем к метро. Вадим тащит Олину сумку, я – свою. Она говорит ему:

-Ну, я потом уже все расскажу – дома. Чтобы не повторять одно и то же сто раз, хорошо?

*

Отдираю фотографии от полированных пластин электроглянцевателя. На одной – Оля, она в одном платье: в тот день было очень тепло, мы ездили в парк аттракционов на окраине Бремена. Я катался на какой-то штуке, где кабина с людьми вращалась вокруг своей оси, и в какой-то момент мы зависли вверх ногами. Я боялся, что из кармана посыплется мелочь. Потом я фотографировал Олю на фоне светящихся балаганов. На другой фотографии мы вчетвером – я, Катя, Оля и Клаус, сын моих "гостевых родителей". Он некрасивый, со скобой на зубах и обезьяньей челюстью. Я беру трубку, набираю номер Оли.

-Алло, здравствуйте, а Олю можно?

-Привет, это Оля. -А… Я тебя не узнал. Это Вова. Я напечатал вот фотографии, мог бы как-то тебе передать… Можно завтра встретиться в центре…

-Нет, завтра не выйдет. Завтра я выхожу замуж…

-Извини, не знал. Ну, я тебя поздравляю.

-Спасибо. Ты звони потом, обязательно, хорошо?

-Да, хорошо.

*

В аудиторию заходит Илья Николаевич Литвинюк – препод философии. За окном торчит громадина Дома советов. Моросит дождь. Литвинюк невесело улыбается.

-Да, такое впечатление, что мы медленно, но верно движемся к диктатуре.

-Чего это вы так думаете? – спрашивает кретин Фальковский, золотой медалист деревенской школы, директор якой – яго бацька.

-Ну, не один я так думаю… Вон, по телевизору всякие люди про это уже говорят. Так что, не удивлюсь, если к концу учебного года ваш староста будет вставать и докладывать в полувоенной форме о том, что группа готова к занятию.

Староста, "армеец" Валькович, неопределенно хмыкает.

-А вообще, у меня к вам такое объявление, - говорит Литвинюк. – В институте решили делать газету. Называться будет "Инженер", печататься у нас же на ротапринте, и распространяться среди, по-казенному говоря, профессорско-преподавательского состава и студентов. И меня назначили главным редактором. Поэтому предлагаю тем, кто хочет попробовать себя на ниве журналистики, не стесняться и подойти ко мне после пары. Договорились?

Некоторые кивают.

-А сейчас чем хотите заняться? Древнегреческой философией, или обсуждением актуальных тем?

-Обсуждением! – раздаются несколько голосов.

У нас с Литвинюком не было еще ни одной "нормальной" пары – мы все время говорим с ним "за жизнь".

*

На полке коммерческого отдела в универсаме "Габрово" - бутылки водки "Столичная" и ценник: "пятнадцать рублей, без талонов".

-Ну что, берем одну "банку"? – спрашивает Рыжов.

-А ты что предлагаешь – сразу две? – Рацкевич хохочет. Я отдаю ему пятерку, он сует деньги продавщице.

Стоим во дворе серой сталинской пятиэтажки. Бутылка в руках у Рыжова – он только что сделал глоток.

-Пятнадцать – это еще ничего, - говорит Рацкевич. – Скоро сделают тридцать, а может и больше. Все будет дорожать раза в три, скорей всего, с нового года.

Я спрашиваю:

-Откуда ты знаешь?

-Мне мать говорила – им в райкоме недавно сказали. Но по секрету, чтоб всем подряд не болтали, а то старики всю муку скупят и сахар – вообще в магазинах будет пустец.

*

Глаза замдекана Дымковича бегают. Он смотрит то на меня, то в окно.

-Значит, решил заняться журналистикой?

-Да.

-И что за тема? Зачем надо брать у меня интервью?

-Ну, редактор сказал – Илья Николаевич – что интересно было бы сделать два интервью – с человеком, который вступает в КПСС, и с тем, кто вышел из партии…

-И какие ко мне вопросы?

-Ну… В-общем, основной вопрос, почему вы решили сейчас вот вступить в партию?

-Потому что идет борьба, можно сказать, за КПСС в обновленном составе, за то, чтобы в партию пришли новые энергичные люди, которые будут принимать решения… Скажем так, не только проводить в жизнь линию Политбюро, но и выдвигать инициативы…

У Дымковича нос с горбинкой и довольно длинные волосы сзади. В институт он приезжает на новой "восьмерке" кофейного цвета – на такой же ездит декан и второй его зам, Курченко. Последний раз я приходил к Дымковичу летом, за разрешением на поездку в Германию. Он посмотрел на меня и сказал:

-Ну, ты вроде и сейчас неплохо одет, зачем тебе еще ехать?

На мне были дешевые польские джинсы-"мальвины" и черная майка с надписью красными буквами Chanel, тоже из Польши. Дымкович поулыбался и подписал заявление.

*

Кто-то хлопает меня по плечу сзади. Это – Вадим.

-Что, тоже в четвертый корпус? Я киваю.

-А что за пара?

-Электроника.

-"Шляпа" ведет? Ну, Акуленко?

-Да.

-Помню урода. Он у нас тоже вел. Доколупался что-то до меня, курсовую раза три переписывал. Ну, сдал в конце концов, и по экзамену он вписал мне тройбан – и отлично, мне больше не надо. Госоценка! Зато теперь никогда не здороваюсь с ним.

Мы подходим к четвертому корпусу. Он новый, построили только в прошлом году, но штукатурка на фасаде уже обвалилась.

-Ну, давай, - говори Вадим. Мы жмем руки.

-Давай. Оле – привет!

-Обязательно.