ПРОСТИТУТКА

-Не, ну я, конечно, не знаю, что он с тобой сделает… - Леша улыбается. – Хотя не, знаю. Он тебя с другими старыми пацанами выебет в жопу, и ты будешь петухом…

Я замахиваюсь на него кулаком. Он отскакивает.

-Не, а чего ты обижаешься? Я ж тебе правду говорю… - Он молчит, смотрит на ободранные носы своих коричневых ботинок. – Тогда я с тобой сидеть не смогу. С петухами за одной партой сидеть нельзя. Петухи только с петухами могут. А у нас еще ведь нету, да? Ты будешь первый! – Он смеется. – А ты правда не знал, что она с ним ходит?

-Нет, конечно.

-Ну, тогда попробуй, типа, с ним поговорить? Скажи, типа, я не знал, что она – твоя баба, я готов просить прощения… Может, тогда тебя только отпиздят, а петушить не будут. Полежишь в больнице пару месяцев – и все. А, если петух, то это уже на всю жизнь.

*

Я выдвигаю ящик письменного стола. Достаю из глубины "копилку" - жестяную красную банку с надписью Coca-Cola. Я купил ее зимой за рубль у Белого с двадцать восьмой школы. Бумажные рубли я засовывал в банку скрученными в трубочку. Сейчас, чтобы вынуть деньги, банку надо будет разрезать - иначе никак не вытащить.

Я нахожу в папином ящике с инструментами кусачки. Разрезаю банку. Вытряхиваю деньги. Считаю. Двадцать три рубля сорок пять копеек.

*

Поезд на Минск - в 23:49. Еще два часа. Я сижу в зале ожидания. В углу, у стены спят два бича. От них воняет.

Заходит мент-сержант, осматривается. Подходит к пьяному мужику. Несильно бьет дубинкой по плечу. Мужик открывает глаза, моргает. Из носа свисает сопля. Мужик роется в карманах, находит паспорт. Дает менту. Мент листает паспорт, отдает ему назад, подходит ко мне.

-Э, пацан, что ты тут трешься?

-Жду поезд. Еду в Минск, к тетке.

-Билет есть?

-Да.

Я достаю из кармана ветровки билет, показываю менту. Он берет его, смотрит.

-Документы есть?

-Нет.

-Сколько лет?

-Пятнадцать.

-Пошли со мной.

-Куда?

-Узнаешь.

Я иду за ментом. Он выходит на улицу, идет вдоль здания вокзала. Рядом с дверью - табличка. "Линейный отдел на транспорте Могилевского ОВД". Он открывает дверь, заходит. Я - за ним.

Комнату освещает пыльная лампочка в металлическом плафоне.

На стене - календарь на 1989-й год. На нем улыбается девушка в купальнике. Рядом - плакат "Динамо Минск 1990" с групповой фотографией всех футболистов.

-Садись.

Мент садится за письменный стол. Я - на стул напротив. Рядом стоит еще один стул со сломанной ножкой.

-Короче, - говорит мент. - Говори честно, куда ты намылился?

-Я ж сказал, в Минск, к тетке. Могу сказать, как ее зовут, адрес…

-Телефон есть у нее?

-Нет.

-Родители знают, что ты к ней едешь?

-Конечно.

-Телефон дома есть?

Я мотаю головой.

-Денег сколько с собой?

-Рублей двадцать…

-Покажи.

Я достаю из кармана рубли, трешки, мелочь. Кладу на обшарпанный стол.

-Короче… - Мент смотрит на меня, пододвигает к себе все деньги, оставляет несколько пятаков, "единичек", одну монетку в десять копеек. - Короче, это - тебе доехать домой и на мороженое еще, если хватит. Если кому хоть слово скажешь - привлеку за кражу. Ты знаешь, сколько здесь краж каждый день? Найду, что на тебя повесить. И поедешь ты, пацан, в спецучилище, как милый. Хочешь?

-Нет.

-И чтоб я тебя здесь больше не видел. Понял?

Я киваю головой.

-Теперь пиздуй отсюда.

*

Бурый и Журавлева ждут меня в саду за углом школы. Трава засыпана белыми лепестками цветущих яблонь.

Бурый - в "Лакосте" и московских "адидасах".

-Привет, малый, - говорит Бурый.

Я молчу.

-Тебя что, мама не учила? Не говорила, что, если с тобой поздоровались, надо ответить?

Я тихо говорю:

-Привет.

Журавлева улыбается.

-Как ты на нее обозвался? – спрашивает Бурый.

Я молчу.

-Ты что, язык проглотил? Отвечай, когда спрашивают.

-Я не хочу это повторять.

-Что значит – я не хочу? Сказать мог, а повторить не хочешь? Ну-ка, быстро повторил. Ты сказал, что она кто?

-Проститутка, - тихо говорю я.

-Громче!

-Проститутка.

-А ты знаешь, кто такая проститутка?

Я киваю головой.

-А ты можешь мне объяснить – кто такая проститутка?

-…Ну, это просто плохое слово… - Я смотрю на Журавлеву. – Извини меня, ладно?

-Позже будешь извиняться, - говорит Бурый.

Он достает пачку "Космоса", зажигалку. Дает сигарету Журавлевой, берет себе. Подкуривает обоим.

-Короче, ты не смог объяснить, кто такая проститутка. Тогда объясню я. Это – баба, которая ебется за деньги. Правильно?

Я смотрю на Журавлеву. Она затягивается, выпускает дым. Поднимает глаза, смотрит на цветы на яблонях.

-Ты слышал, что я тебя спросил? Проститутка – это баба, которая ебется за деньги, правильно?

Журавлева едва заметно краснеет. Делает затяжку. Смотрит в сторону.

-Правильно, - говорю я.

-Молодец. Дальше. Почему ты сказал на нее, что она – проститутка? Почему ты решил, что она ебется за деньги? Ты что, когда-нибудь видел, что она ебется за деньги?

Я опускаю глаза, смотрю на свои тапки.

-Смотри на меня, когда с тобой разговаривают. Я спрашиваю еще раз. Ты когда-нибудь видел, как она ебется за деньги?

-Нет, - говорю я тихо, почти шепотом.

-Может, тебе кто-то сказал, что она ебется за деньги?

Я мотаю головой.

-Тогда почему ты так на нее сказал?

Я молчу.

-Почему ты так на нее сказал?

-Извини меня, пожалуйста… - Я смотрю на Журавлеву.

Она кидает в меня бычок. Он попадает в воротник пиджака, рядом с комсомольским значком. Отлетают искры. Бычок падает мне под ноги. Бурый и Журавлева смеются.

-Ты что, бля, в детском саду? – спрашивает Бурый. – Сколько тебе лет?

-Пятнадцать.

-Ты что, не понимаешь, что надо отвечать за слова? Думаешь, можно бабу ни за хуй обозвать, и тебе ничего за это не будет?

Я давлю тапком упавший бычок.

-Короче, малый, ты знаешь, что я могу тебе сделать?

-Знаю…

-И что ты знаешь? – Бурый улыбается. – Ничего ты не знаешь. Это я тебе говорю.

Он смотрит на Журавлеву. Они переглядываются.

-Короче, ты сейчас станешь на колени и попросишь у нее прощения. И ты ей поцелуешь ноги. Ты понял?

Я еще раз давлю тапком бычок.

-Ты понял?

-Понял.

-Подожди, - говорит Журавлева.

Она засовывает руки под платье, стягивает вниз черные колготки. Наклоняется, скручивает их. Сбрасывает шлепанцы. Снимает колготки, засовывает в карман передника.

-Ну, хули ты телишься? – говорит Бурый. – На колени!

Я встаю на колени. Журавлева сует мне в нос свою ногу.

Ногти на пальцах покрашены красным лаком. Лак на большом пальце содрался. Я дотрагиваюсь губами до пальцев, отдергиваю губы.

-Теперь проси прощения. Говори: "Наташа, прости меня. Я больше так не буду".

Журавлева отходит на шаг назад. Я смотрю на нее снизу вверх.

-Наташа, прости меня. Я больше так не буду.

Журавлева поправляет ярко-салатовую резинку в волосах. Улыбается. Смотрит на меня.

Чуть ниже колена у нее царапина с засохшей коркой.

-Так и будешь теперь на коленях стоять целый день? - говорит Журавлева.

-Ему, наверно, понравилось. - Бурый смеется. - Да, малый?

Я поднимаюсь с колен.

-И ты ему ничего не сделаешь? - спрашивает Журавлева.

-А зачем?

-Как – зачем?

-Ну, ударь его сама.

Журавлева улыбается. Сжимает кулаки. Спрашивает:

-Кулаком?

-Как хочешь.

-Не, я кулаком не умею.

Она разжимает кулаки. Замахивается, дает мне оплеуху. Попадает по щеке и носу.

Щека горит. Я тру ее ладонью.

Журавлева и Бурый улыбаются.

-Как я его? – спрашивает она.

-Нормально.

Бурый и Журавлева идут к крыльцу школы.

Я стряхиваю с колен брюк прилипшие белые лепестки.