сайт theslamp.ru, 29 ноября 2015

1. Сейчас от вас больше новостей про кино, нежели чем про литературу. Тем не менее вы иногда анонсируете свои новые книги. Хватает ли времени занимается одновременно кинопроизводством и литературным творчеством?

Времени хватает. Главное – чтобы были идеи, желание их реализовывать, а в кино – еще и люди, с кем это можно делать. Но я не могу сказать, что много пишу в последнее время. Три повести, - первая из которых, "Пассажир", выйдет в декабре в журнале "Знамя", а с остальными пока неясно, - написанные за два года, это немного. Ощущение от современной российской литературы – тухлятина, затхлость. Интересного очень мало. Плюс – и это хуже всего – читают люди все меньше, и все меньше читают русскоязычных авторов. Много говорят про "засилье Голливуда" в кинопрокате, но ведь в литературе то же самое. Я захожу в мейнстримовый книжный магазин – там доминирует переводная попса, а книги российских авторов куда-то задвинуты. Кино сегодня более "живое" хотя бы потому, что появилась возможность снимать вне индустрии, без бюджета.

2. Как вы считаете, заменит ли когда-нибудь краудфандинг работу продюсеров?

Нет. Мне кажется, к настоящему моменту все иллюзии относительно краудфандинга рассеялись даже у самых наивных людей. А у меня они рассеялись уже довольно давно. Краудфандинг стал одним из продюсерских инструментов. Просто, у кого-то лучше получается брать деньги на проекты у государства, у кого-то – у частных инвесторов, а у кого-то – собирать через краудфандинг. То есть, даже если автор сам пытается собрать деньги таким образом, успех кампании будет зависеть не от самого проекта, а от того, какой он на самом деле "продюсер". Да, какое-то время назад было много наивного идеализма: вот, типа, есть такой прекрасный инструмент, позволяющий автору выходить на аудиторию без всяких посредников в лице продюсеров, издателей и дистрибьюторов. Но при таком изобилии проектов деньги соберет не условно "лучший" и даже не наиболее востребованный потенциальной аудиторией, а тот, который этой аудитории лучше всего удастся продать.

3. Недавно Нобелевскую премию взяла русскоязычная белорусская писательница Светлана Алексиевич. Вместе с тем вновь начались дискуссии о том, кто белорус, а кто русский и на каком языке должны писать авторы. Кем вы себя сами идентифицируете?

Ну, Алексиевич как раз пример того, что все идентификации достаточно бессмысленны. Родилась на Украине, живет в Беларуси, пишет на русском. До недавнего времени я пытался сформулировать свою "идентификацию", но потом понял, что в жопу все это. Не надо загонять себя в рамки, как-то определять. И поэтому сейчас мне насрать, меня устраивает любая идентификация. Русский автор? Прекрасно. Белорусский? Пожалуйста! Белорусский русскоязычный? Без вопросов! Называйте, как хотите. А я себя больше никак не определяю, просто пишу.

4. Как вы относитесь к такому решению жюри по вручению Нобелевской премии?

Эта премия никогда не вызывала у меня особых эмоций. В этом году какая-то эмоция была, потому что к Алексиевич я отношусь с уважением, но не слишком сильная. Для меня сама идея какой-то там "главной" премии, которую непонятные какие-то хрены вручают из каких-то им одним известных соображений – это тупость. Но люди ведутся на это, как стадо баранов, слушают, разинув рот. Вот им сказали, кто "главный" писатель – значит, надо бежать в магазин за его или ее книгами. И тут же находится целая куча идиотов, которые – как в случае Алексиевич, - ее книг никогда не читали, но начинают орать, как им приятно, что победила "соотечественница" или "автор, пишущий на русском". А другая группа идиотов вопит, что, мол, "неправильно дали", не тому, кому надо.

5. Как вы считаете, под ваши самые известные произведения о жизни перестроечной молодежи какая премия наиболее подходит и точно характеризует ваше творчество?

Никакая. В премиях – я имею в виду российские – все слишком коррумпировано, коммерциализировано и "отформатировано". То есть, существует некий "премиальный" формат литературы. Только книги, написанные в соответствии с этим форматом, могут претендовать на премии. Да, исключения случаются, но крайне редко, и либо случайно, либо, когда в жюри оказываются люди, не связанные с конкретными литературными тусовками и издательствами.

6. Недавно ваша книга была опубликована в США. Тема перестройки там по сей день интересна и актуальна? Удалось ли пообщаться с американскими читателями?

Да, недавно вышел английский перевод книги "СССР". У меня было несколько встреч с читателями в университетах и книжных магазинах. Но что-то знают о Перестройке только люди моего поколения и старше. Молодым это не интересно и не нужно, их больше интересовало то, что происходит в России сегодня. И как бы мне ни хотелось, чтобы книга читалась как универсальная "история взросления", это невозможно. В ней слишком много деталей, которые, несмотря на то, что переводчица, Андреа Грегович, нашла – я считаю – хорошие и точные эквиваленты, от сегодняшнего молодого американца слишком уж далеки.

7. Какая из ваших работ может по праву считаться долгостроем? если ли у вас книга, которую вы пишете и никак не можете осилить по сей день?

Задумался… Обычно книга пишется сравнительно быстро, на года ничего не растягивается. Пожалуй, из всего написанного можно назвать условным "долгостроем" роман "Варшава", потому что я начал писать его в 2000-м году, еще до "Гопников" и "Школы", и бросил. Вернулся к этому тексту только через три года, но тогда тоже не все вышло гладко. Это была моя первая – и, на сегодняшний день, единственная - книга, которую издатели (тогда это был "Ад Маргинем") потребовали доработать. Я сделал новую версию, более короткую, и она в итоге была опубликована, а моя, "авторская", доступна в цифровом виде.

8. Был ли момент в вашей жизни, когда вы поняли, что литература может приносить деньги? Сейчас у вас есть такие ощущения?

Скорей, было ощущение, что момент, когда книги могли бы приносить какие-то существенные деньги, миновал. И я его просрал. А, может, это мне никогда и не "грозило". Было время в середине 2000-х, когда крупные издательства "скупали" абсолютно "артхаусных" – употребляя киношную терминологию – авторов, платили им нереально высокие гонорары, и, чтобы их отбить, максимально раздували тиражи. Цифры эти я узнал, когда они уже закончились после кризиса 2008-го года. И подумал: "А может, я что-то не так сделал? Может, надо было чью-нибудь жопу полизать или какие-нибудь еще движения совершить?" И ответил себе, что все я сделал правильно, и все на самом деле заебись. Потому что настоящее независимое творчество – это всегда поражение. Поражение по каким-то общепринятым, "объективным", попсовым критериям. Но, конечно, не по своим.

Беседовал Андрей Диченко