Газета "Книжная витрина", июнь 2006

"…Я сам ощущал себя "посторонним""
Владимир Козлов планирует продолжать свою линию

-Владимир, два ваших последних романа, кажется, посвящены одной теме - отсутствию смысла, мотивации, интереса жизни. Однако, между ними и даже временем их действия лежит значительный временной промежуток. Есть ли развитие, которое мы видели между "Гопниками", "Школой", "Варшавой"? Или это все всего лишь поэтапное воспроизведение одной, в сущности, судьбы?
-Да, и в "Варшаве", и "Плацкарте" одна из основных тем - тема "постороннего", человека, не вписавшегося в окружающую реальность. Тема эта интересна мне давно и не в последнюю очередь потому, что во многих обстоятельствах я сам ощущал себя "посторонним", не разделяя ни отношения к жизни, ни менталитета большинства окружающих людей.
Основная разница между двумя романами в том, что в "Варшаве" герою еще нет двадцати, и, несмотря на всю "ломку", связанную с распадом СССР и приходом "дикого капитализма", у него еще есть надежда на то, что что-то изменится в его жизни, и все в конце концов будет не так уж и плохо. В "Плацкарте" такой надежды гораздо меньше. Герою уже тридцать лет, он - почти безнадежный "лузер". Последний, казалось бы, шанс - переезд в Москву - ничего не меняет. Может быть, что-то изменит в его жизни любовь… Может быть…
Кроме того, в "Плацкарте" я старался показать конфликт между провинцией и столицей, взаимное непонимание и враждебность, презрительное и высокомерное отношение москвичей к приезжим - не только на уровне каких-то там чиновников, но и обычных людей. Еще одна задача - "портрет" современной московской реальности: подчеркнуто буржуазной, завернутой на консумеризме. Эта последняя тема продолжается и в новом, уже законченном романе "Попс". Только главный герой там гораздо младше: ему двадцать лет, и он коренной москвич.

-Зачем Вы пишите книги? Это собственный поиск смысла, самопозиционирование, путь к славе и деньгам?
-Одним из "толчков" к тому, чтобы писать, была, конечно, "невписанность" в окружающую реальность. Когда я учился в институте, минском инязе, практически все, кто учился со мной, хотели или "свалить", или найти "высокооплачиваемую" работу, неважно какую. Мне это было не близко, я мало с кем общался, сидел в своей съемной комнате, читал книги, слушал музыку, сам пробовал писать песни. На четвертом курсе я попал в американский университет, получил доступ к книгам и фильмам, которые в Минске найти не мог - то есть продолжал "потреблять культурный продукт", - а потом, вернувшись, написал первые рассказы.
Насчет денег, славы и тому подобного у меня тогда и мысли не было. В те годы, в середине девяностых, современную русскую литературу практически не печатали вообще, о каких деньгах или славе могла быть речь? Я занимался тем, что мне нравится, и продолжаю это делать сейчас. Единственное, что изменилось, это то, что мои книги печатают, их кто-то читает, а значит, я могу вкладывать в них какие-то идеи, делиться мыслями, своим восприятием окружающей реальности. Можно ли сказать, что это наполняет жизнь смыслом? Наверное, да, но я так это не воспринимаю. Абстрактные вещи вроде поиска смысла меня мало волнуют, гораздо важнее стараться жить так, как ты хочешь.
Выход книг вообще мало что для меня изменил. С "литературной тусовкой" и тому подобным я никак не связан, вообще нигде не тусуюсь. За три с половиной года, прошедших с выхода первой книги, "Гопников", я появился на публике два раза - на странном мероприятии под названием "Длинная ночь русской поэзии" в Берлине в 2003-м (при том, что я - не поэт, но раз пригласили, то съездил) и на литературном вечере в маленьком московском клубе в январе этого года.

-Как соотносится писательство с прочими жизненными занятиями, зарабатыванием на жизнь?
-Нормально, в общем, соотносится. Когда я переехал в Москву в 2000-м, у меня была работа в газете, практически "офисная" по своему графику, я должен был сидеть в редакции с десяти утра и до семи вечера, плюс час утром и час вечером на дорогу. Писал по утрам, поздно вечером, в выходные. Когда ушел из газеты и стал журналистом-фрилансером, стало больше свободного времени, в том числе, на то, чтобы писать. Вообще, я пишу быстро. Гораздо больше времени уходит на обдумывание, а потом - на работу с текстом, редактирование.
Я никогда не надеялся, что книги принесут мне серьезные деньги. То, что я пишу, - литература некоммерческая, здесь больших тиражей и, соответственно, денег быть в принципе не может. Хотя, конечно, хотелось бы, чтобы за книги платили больше. Сейчас у меня нет такой наивности, как четыре года назад, когда подписал договор на первую книгу, и я понимаю, что в книгоиздательстве творится неизвестно что, многие издательства и книготорговцы работают еще по тем правилам, что в начале девяностых, при диком капитализме. И в результате, при розничной цене книги в три-четыре раза меньше, чем в Европе, аванс писателю, почему-то меньше в десять раз (я говорю, конечно, не о коммерческой, массовой литературе). Деньги я зарабатываю журналистикой, каких-то особо больших потребностей у меня нет, на жизнь хватает. Пробовал что-то делать в кино, участвовал в переписывании сценариев, есть и другие планы, связанные с кино, но пока говорить о них рано.

-Читатели хорошо представляют ваших героев. Думаю, им интересно узнать и о Вас лично. Отношение к политике, искусству, алкоголю, литературе…
-Пожалуйста. Никакую конкретно политическую партию не поддерживаю, тем более партию власти, но слежу за тем, что происходит, по новостям. Увы, "уровень свободы" в России за последние несколько лет понизился, и это обламывает. Хорошо хотя бы, что книги не цензурируют, и не требовали, например, чтобы я убрал антипутинские высказывания моих героев в "Плацкарте".
Музыку слушаю очень разную, от джаза, серфа шестидесятых годов, гаражного рока до панка, киномузыки Майкла Наймана и Янна Тирсена, и альтернативной электроники. Сам некоторое время занимался музыкой, у меня была своя группа, играли панк-рок. Из российской музыки выделил бы "Гражданскую оборону", тюменский "Чернозем" и выборгские "Последние танки в Париже". В кино - фильмы Джима Джармуша, Квентина Тарантино, Лео Каракса, Жан-Люка Годара, Гаспара Ноэ, Алексея Балабанова, Киры Муратовой. Из изобразительного искусства интересуюсь только фотографией, но традиционной - в смысле, не абстрактно-концептуальной. Для меня любая работа должна быть, прежде всего, интересной визуально, а концепция, идея - дело вторичное. Зритель может увидеть там что-то совершенно другое, вовсе не интеллектуальный онанизм критиков и кураторов.
К алкоголю отношусь спокойно, потребляю в достаточно малых количествах. Из опыта знаю, что писательству это никак не помогает, не стимулирует, скорей, наоборот, да и жизнь интереснее тоже не делает - по крайней мере, сейчас. Когда тебе восемнадцать или двадцать лет, все по-другому, алкоголь часто просто необходим как "сопутствующий элемент" разного рода времяпровождения, особенно посещения концертов. Практически вся популярная (в смысле, не классическая, без примитивного деления на "поп" и "рок") музыка жестко завязана на потребление каких-то "субстанций" - алкоголя, наркотиков и т д.
Литература. Сначала о своих предпочтениях. В разное время нравились книги Эрнеста Хемингуэя, Хьюберта Селби, Чарльза Буковского, Джека Керуака, Мишеля Уэльбека, Пьера Паоло Пазолини, Эдуарда Лимонова. В последнее время ничего интересного не открыл и вообще читаю меньше. Принципиально не читаю переводной литературы (и не смотрю, по возможности, дублированных фильмов) - хорошо, что знаю языки и могу читать и смотреть в оригинале. Качество переводов чаще всего убогое, особенно, если надо синхронизировать текст с губами актеров, говоривших его на совсем другом языке. Хуже всего, что за последние десять - пятнадцать лет зрители и читатели уже, можно сказать, привыкли к корявому, часто калькированному языку переводов, и воспринимают его как норму.

-Хемингуэй и прочие - тоже в оригинале?
-От чтения переводной литературы отказался в последние три-четыре года. Селби, Буковского и Керуака читал сразу на английском, Хемингуэя - сначала, пятнадцать лет назад, на русском, потом - на английском, и впечатление он произвел гораздо меньшее. Дело, конечно, не в языке, а в каком-то своем движении в другую сторону. Пазолини читал в переводе на английский - итальянского не знаю. Уэльбека - что-то на русском, что-то на французском.

-Ну ладно, Лимонов - европейский писатель. А русская литература существует?
-То, что происходит сейчас в русской литературе, не радует. Идет вымывание некоммерческой литературы, кроме традиционной, ассоциированной с толстыми журналами и некоторыми издательствами и, в большинстве своем, вторичной и неинтересной. Есть коммерческая литература, есть "официальная", а зона между ними - за немногими исключениями - сжимается и сокращается. Падают тиражи, потенциально некоммерческую книгу ставят в длинную очередь, и она может выйти, например, только через год после подписания договора. Четыре года назад, когда я начинал печататься, была какая-то эйфория насчет того, что и некоммерческие книги русских авторов будут читать на массовом уровне - только что большими тиражами разошлись книги Сорокина и Толстой. Были надежды, что и менее известные, в том числе, новые авторы будут становиться популярными и "покупаемыми", но таких оказалось очень мало. Одна из причин в том, что многие издательства не хотят вкладывать не то, чтобы деньги, но даже просто усилия в раскрутку "некоммерческих" авторов. Сейчас у читателя, в принципе, огромный выбор. Десятки, сотни названий выходят тиражами от тысячи до пяти тысяч экземпляров, и фамилии большинства этих авторов читатель не слышал вообще, а значит, скорее всего, купит книгу автора, о котором что-то знает. Такое "многообразие возможных вариантов" плюс тотальная консумеризация создают тип читателя, который не будет копаться в книгах в магазине, разыскивая что-то новое, а просто купит, то, что ему навязали рекламой. С помощью успешной пиар-кампании можно сделать бестселлером едва ли не любую книгу, дело не в качестве литературы, а в "соответствии продукта ожиданиям потребителя" - или, как это модно сейчас говорить, "соответствии контексту" - и правильной "раскрутке".
Что я сам планирую делать в такой ситуации? Продолжать свою некоммерческую "линию". В ближайшие недели, надеюсь, решится вопрос с изданием "Попса", и я уже пишу новый роман, действие которого происходит в середине восьмидесятых. Это не предыстория "Гопников", но, скорее, попытка вспомнить и как-то "сохранить" то время, которое неизбежно удаляется и забывается.

Беседовал Владимир Иткин